9.90 €

добавить в корзину

Товарищи, кто последний?
Культовый роман одного из самых ярких и скандальных современных писателей. В многокилометровой очереди встретятся люди разных социальных классов, разных политических взглядов, разных убеждений и предпочтений.
Вышедший в 1985 году роман Владимира Сорокина «Очередь» произвел совершенно ошеломительный эффект. Так в Советском Союзе еще не писали. Роман представлял собой записи диалогов людей, стоящих в гигантской очереди. Причем, кто именно произносит ту или иную фразу, понятно было не всегда. Автор не давал ни портретов, ни имен – сплошная колышущаяся человеческая масса. И все же, удивительным образом, каждый говорящий был индивидуален, у него было свое неповторимое лицо, свой речевой портрет. В этой очереди любовь соседствовала с изменой, дружба с пьяной дракой, а беседа о философии Платона и поэзии Евтушенко – с извечными вопросами «Что дают?» и «Кто последний?».
Прошли годы, «Очередь» стала литературной классикой, но не потеряла своей актуальности. Более того, как любой великий роман, приобрела со временем дополнительные измерения, став великолепной иллюстрацией общества потребления. Сложно поверить, что текст написан в те годы, когда потреблять было практически нечего.
Аннотация
“Очередь” — первая опубликованная книга Владимира Сорокина — увидела свет в 1985 году в Париже в издательстве “Синтаксис”. В ней, как и в ранних рассказах автора, отчетливо видны черты грядущего эксперимента над русской прозой, в ходе которого традиционные жанры, сюжеты и персонажи подвергнутся радикальной трансформации.
В романе, полностью состоящем из прямой речи, очередь — метафора человеческой жизни вообще. Деликатно, не докучая назиданиями — напротив, развлекая приключениями героев, — “Очередь” учит, что для достижения цели почти всегда нужны иные усилия, чем те, что мы прикладываем, да и цель мы никогда не видим ясно. Бесконечный разговор едва знакомых между собой людей неслучайно назван романом: каждая реплика, как в большом прозаическом нарративе, добавляет штрих к портрету эпохи и в то же время повисает в воздухе, принадлежит всем — и никому.